Отсюда
...единственной его страстью стала еда. Он очень ценил простой русский обед - добрые щи, ботвинью, кулебяку, жирные пирожки, гуся с груздями, сига с яйцами и поросенка под хреном. Иногда соблазнялся устрицами и уничтожал сразу от 80 до 100 штук, запивая английским портером. Чаще всего он обедал в гостях или Английском клубе: сам никогда не готовил...
...
...Садясь за стол в знакомых домах, он повязывал себе салфетку под самый подбородок, и обшлага пачкались капнувшим на нее соусом; от движения салфетка развязывалась и падала, он не замечал и продолжал обшлагом тереть по манишке и белому жилету, который носил постоянно. Каждого подаваемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. Отобедав, Иван Андреевич вставал и, помолившись на образа, всегда произносил: "Много ли надо человеку?" - что возбуждало общий хохот.
Неоднократно старались его опоить, но не получалось. Однажды Крылов даже выиграл большое пари. Но все равно он слыл в Петербурге пьяницей, поскольку имел вечно сонную физиономию...
...
На Масленицу у Олениных пекли блины разных сортов, в том числе полугречневые величиной с тарелку и толщиной в палец. Таких блинов, обычно с икрою, Иван Андреевич съедал в присест до 30 штук. 12-летней дочери Оленина, попрекавшей "дедушку Крылова" тем, что он не посвятил ей ни строчки, он написал в альбом: "Вот вам мои стихи, не кушайте ухи, а что-нибудь другое, пожалуй, хоть жаркое". "Как несерьезно!" - воскликнула девочка. "Да я иного и не могу написать юной барышне!" - отшутился Крылов.
Приглашенный однажды графом В.В. Пушкиным "на макароны", Крылов перепутал время и опоздал. "Семеро одного не ждут," - сказал граф, и все гости сели за стол. Когда оканчивали третье блюдо - а это были те самые макароны, приготовленные знатоком-итальянцем, - Иван Андреевич появился в дверях. "А! - воскликнул граф. - Вот вам и штрафное!" Он велел подать опоздавшему глубокую тарелку горой, так что макароны уже ползли с вершины. Крылов съел. "Это не в счет, - сказал граф. - Начинайте обед с супа по порядку". Третьим блюдом оказалась еще одна гора макарон. Глазом не моргнув, поэт проглотил и ее, а после обеда признался пораженному хозяину: "Да что мне сделается! Я хоть теперь же еще готов провиниться".
Отсюда:
Я отлично помню этот последний обед Крылову. Была, уха с расстегаями, которыми обносили всех, но перед Иваном Андреевичем стояла глубокая тарелка с горою расстегаев. Он быстро с ними покончил и после третьей тарелки ухи обернулся к буфету. Емеля знал уж, что это значит, и быстро поднес ему большое общее блюдо, на котором оставался еще запас.
За обедом Иван Андреевич не любил говорить, но, покончив с каким-нибудь блюдом, под горячим впечатлением высказывал свои замечания. Так случилось и на этот раз. "Александр Михайлович, а Александра-то Егоровна какова! Недаром в Москве жила: ведь у нас здесь такого расстегая никто не смастерит - и ни одной косточки! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают. (Крылов ударял себя при этом ниже груди.) Уж вы, сударь мой, от меня ее поблагодарите. А про уху и говорить нечего - янтарный навар... Благородная старица!"
Телячьи отбивные котлеты были громадных размеров, - еле на тарелке умещались, и половины не осилишь. Крылов взял одну, затем другую, приостановился и, окинув взором обедающих, быстро произвел математический подсчет и решительно потянулся за третьей... "Ишь, белоснежные какие! Точно в Белокаменной", - счастливый и довольный поведал он. Покончить умудрился он раньше других и, увидев, что на блюде остались еще котлеты, потребовал от Емели продолжения.
Громадная жареная индейка вызвала неподдельное восхищение. "Жар-птица! - твердил он и, обратившись ко мне, жуя и обкапывая салфетку, повторял: - У самых уст любезный хруст... Ну и поджарила Александра Егоровна! Точно кожицу отдельно и индейку отдельно жарила. Искусница! Искусница!.."
Но вскоре новая радость. Крылов очень любил всякие мочения. Дедушка это знал и никогда не забывал угодить ему в этом. И вот появились нежинские огурчики, брусника, морошка, сливы... - "Моченое царство, Нептуново царство!" - искренно радовался Крылов, как вишни проглатывая огромные антоновки.
Обыкновенно на званом обеде полагалось в то время четыре блюда, но для Крылова прибавлялось еще пятое. Три первых готовила кухарка, а для двух последних Александр Михайлович призывал всегда повара из Английского собрания. Артист этот известен был под именем Федосеича. Дедушка знал его еще по Москве, где служил Федосеич одно время у родственника нашего Павла Воиновпча Нащокина. В Английском собрании считался Федосеич помощником главного повара и давно бы занял его место, если бы не запой, которым страдал он, как многие талантливые русские люди.
Появлялся Федосеич за несколько дней до обеда, причем выбирались два блюда. На этот раз остановились на Старсбургском пироге и на сладком - что-то вроде гурьевской каши на каймаке. "Ну и обед, - смеялся Александр Михайлович, - что твоя Китайская стена!"
Федосеич глубоко презирал страсбургские пироги, которые приходили к нам из-за границы в консервах. "Это только военным в поход брать, а для барского стола нужно поработать", - негодовал он, - и появлялся с 6 фунтами свежайшего сливочного масла, трюфелями, громадными гусиными печенками, - и начинались протирания и перетирания. К обеду появлялось горою сложенное блюдо, изукрашенное зеленью и чистейшим желе.
При появлении этого произведения искусства Крылов сделал изумленное лицо, хотя наверно ждал обычного сюрприза, и, обращаясь к дедушке, с пафосом, которому старался придать искренний тон, заявил: "Друг милый и давнишний, Александр Михайлович, зачем предательство это? Ведь узнаю Федосеича руку! Как было по дружбе не предупредить? А теперь что? Все места заняты", - с грустью признавался он.
- Найдется у вас еще местечко, - утешал его дедушка.
- Место-то найдется, - отвечал Крылов, самодовольно посматривая на свои необъятные размеры, - но какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже. Один раек остался... Федосеича в раек, - трагично произнес он, - ведь это грешно...
- Ничего, помаленьку в партер снизойдет, - смеялся Александр Михайлович.
- Разве что так, - соглашался с ним Крылов и накладывал себе тарелку горою. За этой горой таяла во рту его и вторая,
Непонятно, как мог он поглощать столько жира? Все прочие брали по небольшому кусочку, находили, что очень вкусно, но tresindigeste {Очень тяжело (фр.).}. Обыкновенно Александра Егоровна складывала остатки такого pate {Пирог (фр.).} в банку, закупоривала и долго потом подавала на закуску.
Наконец Крылов, утомленный работой, нехотя опускал вилку, а глаза все еще с жадностью следили за лакомым блюдом.
Но вот и сладкое... Иван Андреевич опять приободрился.
- Ну что же, найдется еще местечко? - острил дедушка.
- Для Федосеича трудов всегда найдется, а если бы и не нашлось, то и в проходе постоять можно, - отшучивался Крылов.
Водки и вина пил он не много, но сильно налегал на квас. Когда обед кончился, то около места Ивана Андреевича на полу валялись бумажки и косточки от котлет, которые или мешали ему работать, или нарочно из скромности направлялись им под стол.
.....
Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице и великим князьям. Прощаясь с Крыловым после одного обеда у себя, дедушка пошутил: "Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили - избаловали вас царские повара..." Крылов, оглянувшись и убедившись, что никого нет вблизи, ответил: "Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. Л я также прежде так думал - закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уже тут ужин - и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка - одна краса. Сели, - суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю - нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? - не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая - форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, - куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки - всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите, верьте или нет - только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядушком лежат, а самая то птица под ними припрятана и не резаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: "О поле, ноле, кто тебя усеял мертвыми костями?" И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла... А тут вижу - Царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает... И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил - ведь жалованная. Хочу брать, а птица так не разрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь - меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят - завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят, - надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь, - смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодиый-преголодный... Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию поехать. А теперь, когда там обедать приходится, - ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал..."
... |
